— Михаил, в прошлом году ваша компания вышла на рынок с предложением такого продукта, как стратегии количественного инвестирования. Прежде чем говорить об успехах или неудачах собственно продукта, можно пояснить, чем он отличается от алгоритмического трейдинга?

— На Западе история quantitative investing насчитывает уже почти пятьдесят лет. Начиналась она в 1970-е годы. Доходность лидеров рынка, таких, как Two Sigma Investments, Citadel или Renaissance Technologies с его фондом Medallion (который в принципе закрыт для внешних инвестиций аж с 1993 года и успешно работает до сих пор) всё это время в среднем составляла 15-25% годовых в валюте. Но на фоне различных событий с NASDAQ, где доходность за год могла достигать 300%, с капитализацией Facebook или Tesla, инвесторы привыкли к «взрывным историям успеха», стремительному росту доходности. Поэтому количественные методы инвестирования блекли на этом фоне.

Однако сегодня эти прорывные истории постепенно заканчиваются. Последний пример – ситуация со Snapchat – продуктом сомнительной уникальности, который был немедленно повторён маленькой локацией в Instagram. Количество пользователей стало стремительно уменьшаться, соответственно, сократились доходы, что не преминуло сказаться на капитализации компании. Цена размещения составляла $17 за акцию. Сегодня они стоят $20. Остался еще месяц до того, как можно будет продать эти акции, и я думаю, что все, принимавшие участие в IPO, молятся, чтобы осталась хоть какая-то доходность, потому что после квартального отчёта компании её бумаги рухнули на 24%.

При этом квантовые фонды как зарабатывали свои 15-25%, так и продолжают это делать.

— Рад за них и их клиентов, но пока так и не понял различий в квантовых методах и алготрейдинге, роботизированной торговли…

— Как алготрейдинг понимают в России? Например, есть успешный трейдер или их команда. Они торгуют, придерживаясь какой-то конкретной стратегии (торговля без стратегии – это казино). В какой-то момент они понимают, что уже год-два все их успехи подчиняются некоему алгоритму: торгуют по каким-нибудь уровням, каналам, по волнам Элиота, прости Господи… То есть, всю эту торговлю можно алгоритмизировать и, соответственно, запрограммировать. Далее они либо сами, либо с помощью программистов пишут сам алгоритм, который постоянно модифицируется и работает. «Живет» он максимум года три. По крайней мере, я не слышал о более длительных работающих алгоритмах.

Второй момент – очень часто у нас «алгоритмистами» называют «арбитражёров». При том, что арбитраж – это совершенно другой рынок. У него существует определённая конечная ёмкость, потому что невозможно ловить маленькие колебания в движении, например, деривативов на больших объемах, потому что ты сам начинаешь «двигать» рынок.

Наконец, говоря об алготрейдинге, чаще всего вспоминают высокочастотную торговлю (HFT), которая построена на скорости подачи и исполнения заявок. Но эта индустрия постепенно «схлопывается», причём еще до того, как принимаются законы, призванные её ограничить. Просто потому, что невозможно конкурировать в скорости огромному количеству игроков. Остаются только лидеры. В своё время у нас был проект по HFT-торговле, но мы его закрыли, когда увидели, что люди конкурируют на уровне в сотни наносекунд, а вложения начинаются от $5 млн в месяц. Идёт конкуренция уже на уровне аппаратного ускорения: в пятницу алгоритмы отправляются в Тайвань или Китай, где за выходные делаются платы, где алгоритмы уже «вшиты» в БИОС системы, чипов. То есть, команды идут уже не от программы на компьютере, а непосредственно из БИОСа ядра.

Поэтому всё большое значение придаётся предиктивной (прогнозной, предсказательной) аналитике.

— Это и есть количественные методы инвестирования?

— Да. Если провести аналогию с прогнозом погоды, то для этого вы должны оценить движение воздушных масс, температуру, давление, спрогнозировать скорость и направление ветра, солнечную активность, массу других показателей. Количественные же методы вообще «никуда не смотрят», их почти не интересует то, что происходит в настоящий момент. Берется история погоды в этот конкретный день и час за последние, скажем, 20 лет, делается усреднение, производится небольшая поправка на текущие условия и выдается прогноз. То есть, предиктивная аналитика построена на том, что было с погодой или на рынках ранее. Чаще всего этот анализ оказывается точнее, чем при оценке сиюминутных изменений.

— Необходимо оценивать огромный объём информации. В этом основное отличие квантового инвестирования?

— Не только. Если в случае с алготрейдингом трейдеры программируют свои стратегии, описывая алгоритмы, то в случае с quantitative investing, «кванты» (те, кто разрабатывает стратегии) могут в принципе ничего не знать о фондовом рынке. У наших математиков первый вопрос, который возникал при начале работы, 8 лет назад, звучал так: «А что такое S&P 500 или DAX, где об этом можно прочитать?». Мы набирали людей из Физтеха, с ВМК и Мехмата МГУ, МИФИ…

— То есть, ваши стратегии – это чистая математика?

— Да. Люди берут график, и пытаются с помощью формул его описать, запрограммировать таким образом, чтобы формулы, в результате, выдавали целевую функцию, которой у нас является коэффициент Шарпа. Он вычисляется как отношение средней премии за риск к среднему отклонению портфеля. Проще говоря – демонстрирует, какой риск вы принимаете на себя, чтобы заработать ту или иную доходность. Например, за 6 лет у нас Шарп = 1. Для сравнения – у S&P 500 за тот же период этот коэффициент равен 0,66.

— Требуются пояснения не для математиков…

— Всё просто. Это означает, что для того, чтобы на индексе S&P 500 заработать столько же, сколько с помощью наших стратегий, ему нужно принять на себя риска на 50% больше (примерная разница между 1 и 0,66).

Буквально на днях в Financial Times вышла статья о том, что «олдскульные» фонды зарабатывают всё меньше и меньше. В 2016 году 25 крупнейших хедж-фондов заработали $11 млрд. То есть, просто в пределах погрешности.

— Если учесть, что у них под управлением находится 4 триллиона долларов, безусловно.

— 4 трлн – это в целом индустрия. 25 крупнейших фондов управляют активами примерно в $2,5 трлн. Но, действительно, картина не сильно меняется – заработали менее 0,5%.

— А количественные стратегии могут заработать в любом случае?

— Есть три базовых постулата, которые должны соблюдаться для доходности количественных методов. Почему наши стратегии работают только с инструментами на западных рынках? Потому что необходима очень высокая ликвидность рынков. Наш ежедневный оборот торгов сегодня порядка $400 млн. Оборот же рынков, на которых мы работаем — $3 трлн. То есть, ликвидность там мгновенная. Во-вторых, необходимо большое количество торгуемых активов. Мы работаем с 52 фьючерсами. Лидеры рынка же оперируют тысячами инструментов. И третье условие – нам необходимая максимальная раскорреляция активов, чтобы они, условно говоря, «не ходили строем». Вот почему выбран западный рынок. Даже если опустить проблему ликвидности российского рынка, то процент корреляции трех самых ликвидных фьючерсов на нём составляет 70%. Нам же нужна корреляция, близкая к нолю, а ещё лучше – отрицательная.

— Наверное, есть и четвертый постулат для извлечения максимума доходности – волатильность рынков?

— Вы знаете, по поводу волатильности могу сказать, что для нас, действительно, главное, чтобы не было «линии». Рынки должны хоть как-то двигаться.

— Получается, что этот год не столь интересен с точки зрения количественных систем? Индекс VIX ведёт себя достаточно спокойно.

— Он разный. Например, в январе у нас была доходность в 15% в валюте. Тогда «перетряхивали» все портфели на ожиданиях «трампономики», налоговой реформы и так далее. В феврале рынки стояли и у нас было -7% по месяцу, потому что все ждали мартовского заседания ФРС. В марте было определенное движение и мы вышли в небольшой плюс, в апреле опять ушли в небольшой минус. В мае опять началось движение рынков, связанное с выборами во Франции и расследованием против Трампа. Пока волатильность есть – мы зарабатываем.

— Как быстро пишутся различные алгоритмы и сколько их сейчас у вас?

— Период написания одного алгоритма – 6-9 месяцев. Как ребенка родить, практически. «Стадо роботов», как я его называю, насчитывает сейчас 4500 алгоритмов. Но я знаю, что Citadel, например, работает с 30 тысячами алгоритмов.

— Вы все время ссылаетесь на западный опыт. В России у вас есть конкуренты?

— Когда мои коллеги заявляют, что тоже занимаются количественными инвестициями, я всегда задаю один простой вопрос: «Сколько у вас компьютеров, какими мощностями обладаете?». Потому что у нас, например, работает 6 тысяч ядер, а цена нашего парка превышает $2 млн. Мы спрашивали таможенников, кто еще ввозит в Россию такие же серверы. Оказывается, что если раньше их ввозил «Глонасс», то сейчас остались только мы. Так вот, иногда я слышу ответ о том, что «мы ваши коллеги – у нас тоже парень за компьютером сидит, алгоритмы пишет». То есть, несмотря на 50 лет истории квантового инвестирования, осведомленность о ней даже у самих игроков рынка остаётся очень невысокой.

— С прошлого года Банк России разрешил компаниям, занимающимся доверительным управлением, вкладывать средства частных и корпоративных клиентов в западные инструменты, торгующиеся на биржах, благодаря чему, собственно, и появился ваш продукт. Чего-нибудь ещё от регулятора или законодателей ожидаете? Особенно на фоне ужесточения профильного законодательства.

— Мы это ужесточение только приветствуем. Основное наше пожелание – чтобы регулятор «вычищал» рынок от «муляжей» — форекс-дилеров. По-моему, проще съездить в казино, чем играть на форексе.

— Учитывая, что на днях состоялась первая сделка на российском форекс-рынке, довольно любопытное замечание. Хорошо. Тогда похвастайтесь собственными успехами – доходностью ваших стратегий.

— Сразу должен сказать, что прошлый год был аномальным с точки зрения доходности. Мы заработали за год 87% в валюте. Среднегодовая доходность за 6 лет, с момента старта – 40%. Отмечу, что это аудированная доходность – нашу отчётность проверяет аудиторская компания, входящая в Топ-5 мирового рынка.

— 40% годовых в валюте – это, по моему оценочному суждению, запредельная доходность. Нас с детства учат, что высокая доходность автоматически означает высокие риски. Хочу, чтобы вы, напоследок, как раз на рисках сосредоточились.

— Во-первых, клиент может сам регулировать риски размером портфеля. Мы продаём продукт из высокорискованной части портфеля. Если, допустим, объем вашего активного инвестиционного портфеля составляет $1 млн, то порядка 50% должно быть вложено в высоконадежные инструменты (страновые облигации с низким риском эмитента) с доходностью в 1,5-2% годовых, 30-40% инвестпортфеля – те же облигации, но уже корпоративного сектора, с доходностью в 4-5%. Оставшиеся 10% портфеля можно вкладывать в такие рисковые инструменты, как спекуляции на фондовом рынке, различные ноты и структурные продукты, венчуры и так далее. Наш продукт – он как раз здесь. Что означает такая «разбивка» портфеля. Предположим, что наши количественные стратегии не сработали. Для клиента это означает, что всего лишь 10% от его портфеля не принесли доход. Бывает. Но если эти $100 тысяч заработали «стандартные» для нас 20%, они принесли дополнительные 2% доходности всему миллионному портфелю. Хотите ещё меньший риск? Пусть это будет 100 тысяч не из миллиона, а из двух.

Кроме того, наша стратегия задекларирована в Банке России. Клиент заключает с нами договор доверительного управления, в котором прописан предел риска в 30%. После достижения этого предела мы останавливаем все сделки. Дальше уже зависит от клиента, который может продолжить работать, а может вывести деньги.

Наконец, несмотря на то, что количественное инвестирование проверено многократно, мы всегда предупреждаем клиентов, что предыдущий опыт не является гарантией будущего дохода. Мы не можем гарантировать вообще никакую доходность.

— Но если доходность, всё же, случится, сколько клиент заплатит вам за успех?

— Непосредственно за управление мы берем комиссию в размере 0,1% от объема активов. Брали бы и ноль, но налоговики очень не любят отсутствия фиксированной доходности, которой можно поделиться с государством. Все остальное – комиссия за успех. Если стратегия заработало до 5% — весь доход принадлежит клиенту. Всё, что свыше – делится пополам. То есть, когда мы говорим о доходности нашей стратегии в 40%, значит клиент получит 5% + 17,5% (половина от 35%), а мы 17,5%. То есть, наша доходность зависит от нашей же работы.